Start up.
Был один огромный, абсолютный плюс у быстрого и неожиданного переезда – не было времени подумать. Времени обсудить и проанализировать, попереживать, пожить с этой мыслью, не было времени пожалеть, что непременно случилось бы, если бы время всё же было. Оливия знала, что затяни они с отцом переезд, и она никуда бы не поехала. Она всегда жила только с папой, всегда училась в одной и той же школе и знала почти всех погодок в городе с детских лет: уезжать для неё – это был бы безумный стресс. Если было бы время этот стресс ощутить. А так, когда бегом-бегом, когда каждый день нужно доделывать какое-либо «неотложное» перед отъездом дело, то вроде и не так горько смотреть на окна родного дома, где прожила шестнадцать лет, не так больно продавать мамину мебель, не так страшно собирать вещи и смотреть в глаза людям, которых, скорее всего, больше не увидишь, хотя ещё вчера они были основой твоего мира. Слава Богу, что так ни к кому из них сильно и не привязалась! А то в этой бочке с переездом маловато мёда и многовато дёгтя для одной глупой маленькой девочки, ещё соплей по одноклассникам тут не хватало.
Оливия вообще вела себя достаточно спокойно и рационально для человека, которому надо быстро переехать из насиженного с рождения места черте-знает-куда. Ну, как же, действие по принципу Скарлетт О`Хары «Я подумаю об этом завтра» всегда спасало положение бедствующих, хотя и ненадолго, - спасло и в этот раз, по крайней мере от душевных терзаний. Масгрейв поставила себе приоритетом необходимые для выполнения задачи, а переживания оставила на десерт. И вот, видимо, пришло время давиться этим самым «десертом». Только сейчас Оливия чётко осознала, что дороги назад больше нет – то есть совсем нет! – и что старая жизнь для неё закончена навсегда. Она смотрела в окно машины, а перед её невидящим, обращённом куда-то в мысли и в память взглядом проносились домики и деревья, потом поле, потом снова деревья, иногда, редко, люди, и много-много весеннего неба, урывками мелькающего в обрамлении обычного европейского ландшафта. Но Масгрейв не слишком интересовали местные виды. Она думала о доме, что остался за много миль отсюда, вспоминала внутреннюю обстановку, садик, любимый чердак – а потом представляла, как туда приезжают чужие люди, как они срывают и переклеивают обои, как они сносят перегородку, как застеклили балкон, а на чердаке сделали бильярдную комнату. Как на её подоконнике прыгают чужие дети и совсем не знают ни её, ни того, как она любила этот подоконник, как часто она сидела на нём и собирала приборы, как читала книги и смотрела в окно. Они понятия не имели, что это был за дом, они не имели на него права. Кажется, единственное, к чему Оливия действительно привязалась в своём городке, это её дом. Но теперь он продан, он официально больше не принадлежит им с папой, и папа, в общем, тоже ей больше, кажется, не принадлежит. И от этого так горько, что от желания заплакать и сильно стиснутых зубов сводит скулы. Масгрейв моргает, незаметно поднимая взгляд выше, чтобы не выпустить слёзы, а потом ловит взгляд Джен и улыбается ей, мол «Всё окей, не переживай». Дженнифер, поглядывающая на неё через зеркало заднего вида, пока папа уверенно рулит на дороге, улыбается в ответ – сочувственно и понимающе: её ни на секунду не удалось провести.
Тем не менее, Оливия не собирается жаловаться и проситься домой. Она не собирается даже намекать отцу на то, что ей может быть как-то плохо. Она считает, что у отца и так хватает волнений с этим переездом и с предстоящей летом свадьбой – ему хватает. К тому же сколько можно гробить свою жизнь в пользу другого человека, пусть даже этот человек - твоя собственная дочь? Он отдал ей двенадцать лет своей жизни, воспитывал её, растил, обеспечивал, думал о её счастье – почему бы теперь ей не подумать о счастье для него? Поэтому Оливия старательно делает вид, что всё в порядке. Что школа-пансион при монастыре с гуманитарной направленностью – это предел мечтаний, ну или хотя бы отдалённо его напоминает. Хотя, Господи Боже, какой монастырь, какая гуманитарная направленность? Ну ладно, с гуманитарной направленностью мы ещё в той школе смирились, но монастырь? Это казалось Оливии перебором. Ей было действительно неуютно и немного страшновато, когда она представляла себе свою дальнейшую жизнь: суровый аскетизм, скучный и монотонный распорядок дня, вечные длинные юбки и головные уборы, а ещё религия, о которой она имеет самое поверхностное понятие. Масгрейв была в церкви всего дважды за всю свою жизнь: в день похорон матери и в день похорон тёти (ну, и видимо во время собственного крещения, но она не помнит) – и не сказать бы, что эти дни были отмечены в её памяти приятными воспоминаниями о божественном просветлении. Впрочем, она боялась не того, что ей навяжут глупое или нереалистичное учение. Скорее она боялась того, что вынуждена будет жить по правилам, которых совершенно не знает, общаться с религиозными людьми, старательно избегая темы вероисповедания, в ускоренном порядке учить молитвы и библию, смысл которой она так и не поняла, хотя перед поездкой сюда прочла книгу дважды. «Надо будет перечитать в третий раз», - мелькнула в голове здравая мысль. К счастью, Библия у неё тоже была с собой, в чемодане, но пока что она для Оливии представляла собой не более, чем книгу, вроде учебника, чтение которого неинтересно, но необходимо – и девушка не ожидала, что что-то изменится в самое ближайшее время.
Когда подъезжали к аббатству, Оливия всё же не удержалась и невольно переключила своё внимание на вид из окна их старенького джипа. Домики и поля, а также люди, оказывается, давно уже перестали попадаться на пути, и широкая асфальтовая дорога извивалась в украшениях из весенних деревьев и приземистых, но широких кустов. При подъезде стало видно тонкий шпиль церкви и строгие монастырские постройки, окружающие церковную верхушку, словно дети – воспитательницу. От ближайших построек тянулась тонкая светлая дорожка, утыкающаяся своим «хвостом» в линию железных, причудливо и изящно изогнутых врат. В голове совершенно точно зазвучал «глас рока», который назойливо вещал, что вот она – судьба, женский монастырь, конец и крах мечтам и жизни в целом. Кошмар-кошмар-кошмар. Оливия на секунду зажмурилась, стараясь как-то убрать первое негативное впечатление, но пугающая атмосфера от этого никуда не делась, и девушка тяжело вздохнула.
- Эй, Лив, - тихо окликнула её Джен, когда машина остановилась напротив ворот. – Держи хвост трубой.
Масгрейв кивнула ей и улыбнулась, про себя отметив в очередной раз, что Дженнифер ей страшно нравится и что отец с ней должен быть счастлив. Девушка распахнула заднюю дверь автомобиля, оттащила немного от дороги чемодан, который папа достал из багажника, и обернулась к нему. Отец посмотрел на неё как-то очень беззащитно и задумчиво, потом крепко обнял и отпустил.
- Надеюсь, я буду гордиться тобой, дочь, - это было сказано без лишнего пафоса, которым отец никогда не грешил, а от того очень серьёзно и весомо. Оливия кивнула, молча обещая быть достойной отцовской гордости, и повернулась к Дженнифер, которая тут же буквально стиснула её в объятиях и мазнула губами по холодной щеке.
Масгрейв так и стояла – спиной к аббатству; глядя, как они садятся в машину, как отец заводит джип и отъезжает от ворот, как они превращаются в маленькую точку вдали, а затем и вовсе скрываются за очередным поворотом; стараясь не закричать и не побежать вслед. Когда машину перестало быть видно, Оливия внешне спокойно подхватила чемодан, который даже будучи небольшим казался ужасно тяжёлым, и повернулась к своему новому пристанищу на ближайшие два года. «Катастрофа», - вот то единственное слово, которое на фоне ужасающей и пронзительной тишины иногда всплывало в её голове. И действительно, катастрофа, лучше и не охарактеризуешь.
Отредактировано Olivia Masgrave (2010-09-23 00:55:01)
![[VK]](https://s46.radikal.ru/i113/1003/28/1f2fa494e3ac.gif){kind=small}
